В день осенних поминок в прежние времена существовала еще одна конная игра (фиусудзæн), впервые зафиксированная В. К. Тотровым в начале 30-х годов XX в. В день поминок на ствол ветвистого дерева вывешивались круги нутряного сала (фиу) животных, забитых в течение предшествующего времени для поминок. Вокруг дерева набрасывали солому и мелкие сухие ветки и поджигали их. «В скачках, проходивших на виду у публики, участвовало несколько всадников. Всадники с разгона выхватывали из пламени костра сало и мясо». Победителем считался тот наездник, кто больше всех смог выхватить мяса: в качестве приза ему выделялся баран, которого победитель приносил в жертву в память об умершем.
В цикле традиционных поминальных обрядов осетин была известна еще одна разновидность скачек – «æлæм хæссæн», отмеченная в предыдущей главе.
Разновидностью конной игры «æлæм хæссæн» является абхазская обрядовая игра «атарчей» и кабардинская – «шы джанэ». Коня усопшего покрывали красным покрывалом и седлали его. На нем лучший всадник должен был возглавить скачку 10–15-ти верховых. Вначале кавалькада, распевая абхазскую поминальную песню (азар) в честь покойника, объезжала улицы села, а затем всадник с «атарчей» вырывался вперед, увлекая за собой остальных, желающих отнять у него покрывало. Поэтому лидер всегда выбирал сложный маршрут скачки с резкими поворотами, преодолением препятствий. Особо ценилось, когда удавалось завладеть покрывалом, не порвав его. Возвращение к началу скачки с покрывалом обеспечивало наезднику победу. Победитель награждался скотом, одеждой или деньгами. Несколько иначе проводилась эта скачка у кабардинцев.
Среди осетинских игр, связанных с похоронно-поминальной обрядностью, важное место занимала стрельба в цель (хъабахъ), которая проводилась как среди пеших, так и всадников. С этой целью сооружался из трех укрепленных деревянных кругляков шест, на верхушке которого устанавливалась доска с мишенью (мсан), в центре, в виде кусочка войлока, кожи, а по бокам – деревянные колышки (цъоз). Основная, в центре, мишень оценивалась бычком или бараном, а боковые – деньгами.
Первым выстрелом близкого родственника покойного начиналось соревнование. В порядке установленной договорённости все желающие, кроме родственников, которые только имели право первым выстрелом сделать зачин, начинали сбивать мишень. После первых выстрелов основная мишень еще больше сокращалась в размерах, что соответственно затрудняло шансы последующих стрелков. Находились отдельные удальцы, которым удавалось сбить мишень на полном скаку. В таком случае обрядовая игра «хъабахъ» внешне совпадала с обычной джигитовкой. Имена этих наездников получали всеобщее признание, что в своем престижном ранге стояло выше любых материальных награждений.
Сбить «хъабахъ», равно как и победить в других обрядовых играх похоронно-поминального цикла не означало получить материальную выгоду. Выигранная живность шла на убой в память об усопшем, а семья победителя несла еще и дополнительные затраты на организацию поминального застолья.
Следует отметить, что данная игра под тем же названием «х’абах’» хорошо известна туркменам и памирцам, в этногенезе которых активную роль играл иранский культурный элемент, а также соседним с осетинами народам Кавказа, в частности, горцам Восточной Грузии (х’абах’и//г’абахи).
Конные игры в цикле традиционно-бытовой похоронно-поминальной обрядности занимали большое место. Вышеизложенные факты создают твердое мнение о том, что конь в системе мировоззрения осетин и их далеких предков играл важную роль. Однако истоки, к которым восходит активное его использование в похоронно-поминальной обрядности осетин, связанное со значительными материальными издержками, остаются невыясненными. Предпринятые попытки разъяснения устойчивой взаимосвязи «смерть–конь» не объясняют, а приводят к ложным, на мой взгляд, выводам. Например, А. Б. Кокоевой была предложена следующая материалистическая версия о причинах устройства скачек семьей умершего: «Несмотря на утрату, она (семья – В. У.) в состоянии проводить обычную жизнь, показывая свою материальную мощь». Данная версия страдает односторонним подходом к рассматриваемому вопросу, не вносит ясность и соответственно не удовлетворяет интересов истинного положения вещей.
Более перспективным представляется анализ традиционных верований осетин, которые считали смерть продолжением реальной жизни, но в иных условиях. В этом отношении показательно само определение загробной жизни. «Æцæг дуне» (настоящий мир), есть истинная форма бытия в отличие от «мæнг дуне» (ложный мир), в котором пребывает человек, готовясь перейти в «настоящий мир». Этот основополагающий момент древних верований, присущий в прошлом всем народам, является ключом к пониманию генезиса традиционных похоронно-поминальных обрядов и связанных с ними обрядовых игр.
В свете рассматриваемой проблемы особое значение имеют данные об обряде посвящения коня покойнику (бæхфæлдисæн). Этот любопытный по своему содержанию, и внешнему оформлению обряд отмечен в традиционном быту осетин еще в XVIII веке. Сведения о нем сообщали и последующие исследователи, в частности: А. Шегрен, Н. Берзенов, С. Жускаев, В. Миллер, М. Туганов и многие другие. В историко-сравнительном плане он был специально изучен Б. А. Калоевым.
Не останавливаясь подробно, напомню узловые моменты посвящения коня, в основе которого лежит представление о потустороннем мире как естественном продолжении физической жизни. При этом никаких качественных изменений, как полагали осетины, не происходило. Следовательно, «у покойника на том свете были совершенно такие же потребности, что и при земной жизни: ему нужна была и жена, и конь, и вообще все, что необходимо человеку при земной его жизни.
Вера в иной мир и отожествление условий инобытия с витальными потребностями человека способствовали тому, что покойник экипировался родственниками так же, как в реальной жизни готовятся к длительному путешествию. Естественно, что самым необходимым в данном путешествии была верховая лошадь, (саргъы-бæх), которую и посвящали покойнику. С этой целью с конем проводили несколько условных действий: снаряженного коня с навешенным на седло оружием и одеждой обводили вокруг усопшего, конец узды вкладывали в руку покойника и после произнесения специальной молитвы (бæхфæлдисæн аргъуыд) надрезали коню ухо или впоследствии выстригали волосы. Эти манипуляции с конем должны были формально закрепить за умершим все причитающиеся ему атрибуты пребывания в ином мире.
В свете сказанного обращает внимание номинация обряда посвящения – «фæлдыст», имеющая в современном осетинском языке два значения: «посвящать» и «творить». Высказано предположение, что в основе их лежит единый смысл чародейства. В частности, «творить» – значит вызывать с помощью заклинаний; «посвящать» – означает с помощью заклинаний переводить из земного плана в загробный. Как было отмечено выше, в древности с помощью славословий пытались влиять на происходящие перевоплощения.
Важно отметить, что после посвящения конь считался собственностью умершего, и на земле оставался только его призрак. Поэтому во время покупки коней тщательно осматривали ушные раковины, чтобы выявить следы посвятительных надрезов. Коня с надрезанным ухом «осетин ни за что не купит, ибо видит в нем призрак коня, а не самого коня и поэтому находит его бесполезным для себя». Еще раньше, в начале XIX века, этот факт был подмечен А. Шегреном: «Они (осетины – В. У.) в таком случае уже не считают лошадь своей, а принадлежащей тому, к чьей могиле ее подводили, думают, что подарили ее умершему другу, и уже он будет ездить на ней, а хозяин должен будет искать себе другую».
Значительный интерес представляет словесная часть обряда. В начале молитвы подробно описываются долгие и безуспешные поиски достойного коня для умершего в табунах сказочной страны Терк-Турк. В конце концов у небожителя Уастырджи отыскивается чудо-конь (æфсургъ), которого снаряжают в путешествие самыми изысканными аксессуарами конского убранства: от булатных (вариант – золотых) гвоздей на подковах до чудесного седла тегеранской работы (дахран саргъ). Часто подателями этих вещей являются и другие небожители: сын Луны, сын Солнца, сын Фарна. Сам конь, выращенный в небесных табунах, должен обладать тремя важными для предстоящего путешествия качествами: быть сильным, резвым н спокойным.
Текст посвящения излагается в форме вопросов и ответов. В пути следования в загробный мир покойник видит отдельные непонятные для него сцены, о которых он спрашивает своего провожатого, дающего ему пояснения. Очень красочно и остроумно рассказывается о людских пороках и грехах, а также о наказаниях, которым подвергались люди на том свете за содеянные при земной жизни проступки. Надо сказать, что известные тексты посвящения коня очень богаты по языку, стилю, художественно-эстетическим достоинствам. В этом отношении выделяются варианты, записанные А. Шегреном, В. Миллером, Б. Гатиевым, М. Тугановым.
Данный памятник устного народного творчества осетин ни по форме, ни по содержанию, к сожалению, не стал еще предметом серьезного анализа. В то же время, изучение текстов осетинских погребальных посвящений коня довольно перспективно. Первые опыты историко-сравнительного анализа показали поразительное сходство их с текстом гимна на погребении коня в Ригведе, как в общей идее, так и в деталях.
По всей вероятности, длительная история коневодства и сложный комплекс воззрений, сложившийся о коне как носителе высокого семантического статуса, способствовали сохранению реминисценций былого культа коня в традиционном быту осетин. Именно в этом обряде наиболее ярко раскрывается глубокая связь коня как древнейшего средства передвижения и древних религиозных представлений, связанных с ним. Ведь посвященный конь (фæлдыст бæх) должен был помочь человеку найти путь в небесную обитель и преодолеть трудности. Широкое использование коня древними индоевропейцами в эсхатологии и других религиозных верованиях помогают понять отмеченную взаимосвязь.
Как известно, древние иранцы поклонялись коням, в образе которых нашли отражение боги и божественные герои. Вероятно, природная резвость движения коней ассоциировалась с астральной символикой. Участие коня в похоронно-поминальной обрядности, связанной с инкарнацией умершего, обусловлено еще одним важным моментом. В представлении древних образы «высокого – низкого», «быстрого – медленного», «света – тьмы» соответствуют формам перехода из одного состояния в другое. Конь как раз и является обладателем и носителем первых позиций, связанных с солярно-астральными культами. Иначе говоря, конь символизирует солнце – это его семантический дубликат. К этому добавлю, что популярный образ солнца в индоевропейской и индоиранской поэзии – повторяющаяся формула-словосочетание «быстроконное солнце».
Предлагаемая интерпретация подтверждается как характером вышерассмотренных игр, так и символикой используемых атрибутов. В частности, вызывает интерес обрядовый предмет «æлæм», рассмотренный в предыдущей главе. Функционально к нему примыкают поминальные игры с использованием барана (фырыскъæфæн), огня (фиусудзæн), вертикально установленного столба для стрельбы в цель (хъабахъ) и лазанью по нему (бырæн хъил).
Все эти аксессуары обладали значительной культовой нагрузкой, хорошо известной и подробно описанной в кавказской этнографии. Использование их в обрядовых играх символизировало жизненное начало, подчеркивая тем самым происходящую инкарнацию погребаемого. Все это как нельзя лучше соответствовало общему концепту миропонимания в традиционном обществе.
Обряд посвящения коня был известен и соседним народам Кавказа, но, как отмечает изучавший этот вопрос Б. А. Калоев, у них отсутствовали некоторые основные элементы этого обряда: речь посвятителя, обрезание косы у вдовы, отрезание кончика уха у коня и др. Рассматриваемый обряд «глубоко не вошел в их быт, сохранив лишь отдельные фрагменты».
Данный обряд известен и народам Поволжья, Сибири и Средней Азии, причем у казахов, узбеков и каракалпаков он очень близок к осетинскому. Аналогичные обряды были зафиксированы М. А. Хамиджановой и А. К. Писарчик у памирцев, потомков сакских племен Средней Азии. Отмеченные факты широкого бытования обряда посвящения коня у народов, в этногенезе которых важную роль играли иранские племена и наличие некоторых элементов культа коня у народов Кавказа являются, как считает Е. Е. Кузьмина, косвенным свидетельством того, что «именно иранцы принесли этот культ на Кавказ».
Высокий знаковый код коня и указанных атрибутов конных игр явился причиной использования их в обрядах, связанных с другими сферами семейного быта осетин. Важное место занимали скачки и конные игры в традиционной свадебной обрядности. Одним из популярных видов конных игр на свадьбах была игра с флагом «тырыса скъæфæн».
Разновидностью описанной игры было «похищение шапок» (худ скъæфæн). Обычно владельцы лучших коней, желая показать их резвость перед народом, устраивали шутливое похищение шапок. Если эта игра проходила во время свадьбы, то очень часто похитители, которых настигали хозяева шапок, старались забросить их в арбу с невестой. И тогда шапку необходимо было выкупить у сопровождающих невесту девушек, преподнеся им либо деньги, либо какой-нибудь подарок. Игра (худ скъæфæн) устраивалась и на календарных празднествах. Она была хорошо известна и кабардинцам, причем под тем же названием «похищение шапки» (пыIэ зэфIэхъ).
Любимым развлечением на свадьбах, была джигитовка, во время которой всадник показывал свое мастерство владеть конем и оружием. Особой похвалы заслуживали те верховые, которым удавалось прорваться сквозь толпу в центр круга танцующей молодежи. Им играли специальную мелодию для джигитовки (бæхтæн цагъд), и верховые на выученных конях танцевали темповый танец. Наиболее отчаянные из всадников умудрялись въезжать в дом на коне. При наличии большого скопления народа, узкой лестницы и низких дверных проемов это было очень трудно сделать. Такому удальцу за смелость и ловкость полагалось традиционное продуктовое подношение (хуын): три пирога с сыром, кувшин араки и кусок отварного мяса. Аналогичные конные игры на свадьбах были известны и в соседней Кабарде (шурылъэс) и в Ингушетии (ди халхар).
Конные игры были популярны и на праздниках календарной обрядности. В частности отмечу, что конные игры устраивались на празднике «Хуыцау дзуар», совпадающем с днем весеннего равноденствия. Представляется, что участие коней в этих празднествах, связанных с весенним возрождением сил природы, является закономерностью, обусловленной солярной символикой, воплощенной, по древним понятиям, в образе коня.
Тесная связь коня с продуцирующей магией роста и культа плодородия вообще, обусловили активное участие коня в обрядовых играх и развлечениях молодежи на других праздниках сельскохозяйственного календаря. Сохранились свидетельства очевидцев о том, что на празднестве «Дзвгъисы дзуар», приуроченному к окончанию сельскохозяйственных полевых работ, принимало участие до 200-300 всадников. Разбившись группами по 30-40 человек, они демонстрировали свое умение владеть конем во время джигитовки. Опытные старики наблюдали за соревнующимися в ловкости и мужестве и выявляли лучшего коня и лучшего наездника. От всего собрания уважаемые старики подносили ему почетный бокал (нуазæн). Получить такой бокал было очень лестно, поэтому наездники заранее готовились к этим испытаниям.
По мере выступления в соревновании по джигитовке всадники собирались группами и устраивали игру, суть которой заключалась в том, чтобы прорваться сквозь толпу пеших к помещению (бæгæныстон), где варили праздничное пиво. Пешая молодежь, вооружившись трещотками, палками, обрывками войлока, тряпьем, препятствовала всадникам. В тот момент, когда конные вскачь пускались с места, толпа начинала кричать, трещать трещотками, размахивать войлочным тряпьем, отпугивая лошадей и угрожая самим всадникам. Обладателям смелых и вытренированных лошадей удавалось прорваться к цели, где они получали право победителя выпить праздничного пива. В праздник эта игра возобновлялась в день до 10 раз. Подчеркну, что аналогичная игра была хорошо известна и адыгам, у которых ее в начале XIX в. описал Хан-Гирей в «Записках о Черкесии».
Конные игры осетин, в значительной мере обусловленные практической потребностью использования коня человеком и развитым культом коня, прошли длительный путь развития и сохранились до наших дней. Более того, с изменением социально-экономических условий и возрастающей технизацией быта они не утратили своей зрелищно-развлекательной функции, чему способствовал вековой интерес к искусству верховой езды. Этот факт явился важным условием их привнесения и широкого распространения на цирковую арену. Основой всех цирковых представлений в России на протяжении десятилетий оставались национальные конные игры, где проявлялась лихость, отвага, мужество и мастерство владения конем. В жанре цирковой джигитовки кавказские наездники были неподражаемы. Целую плеяду таких виртуозов дала Осетия, в первую очередь следует назвать широко известных в дореволюционном прошлом Агубе Гудцова и Муссу Гатыгкоты.
До революции начал свой славный путь и основоположник советского конного цирка Али-Бек Кантемиров. В своих красочных и темпераментных выступлениях он стремился реально и образно передать высокую, граничащую с большим риском, технику джигитовки. Хорошо зная конные игры Осетии, он с большим вниманием изучал все самобытные формы джигитовки и достиг в этом деле небывалых высот. Экзотичность в сочетании с правдивостью, высокой техникой езды и остротой трюков привлекли внимание широких масс зрителей к наездникам Али-Бека. Не будет преувеличением сказать, что благодаря творческой и педагогической деятельности А. Т. Кантемирова на арене цирка сохранились и получили свое дальнейшее развитие конные игры осетин и других народов Кавказа.
Подводя итоги вышеизложенному, следует сказать, что тысячелетняя практика использования в хозяйственном быту коня способствовала формированию целостной системы взглядов в духовном наследии народов. Значительное место в ней занимает культ коня, наиболее развитые формы которого прослеживаются в традиционной культуре индоевропейских народов и, в частности, у осетин. Учет наличных сведений о мировоззрении древних, в данном случае культа коня и его реминисценций, позволил глубже вникнуть в генезис и социально-культовую значимость известных осетинских конных игр.
Нет сомнения, что использование коня в традиционном быту осетин и других кавказских народов было обусловлено хозяйственным фактором. Важное значение имело и сугубо военно-прикладное использование коня, ведь все конные игры несли в себе оттенок соревнования и в своей первоначальной сущности преследовали конкретные цели. Одна из них сводилась к подготовке подрастающего поколения к «взрослой» хозяйственной деятельности, а другая, тесно связанная с первой, являлась своеобразной проверкой боевой подготовки коня и всадника.
Однако данная верификация не может удовлетворить исследователя полностью, ибо она не в состоянии разъяснить отдельные факты использования коня в традиционном быту осетин. Понять семантику обряда посвящения коня и необходимость устройства поминальных скачек можно лишь в аспекте культовых воззрений индоевропейских народов, связанных с конем.
Активное использование коня в цикле похоронно-поминальной обрядности индоевропейских народов, в том числе и осетин, «совершалось с целью передать человеку физические и сексуальные силы коня и гарантировать ему легкий путь на небо, в обитель предков и возрождения на том свете». Высокий семантический потенциал, которым обладал конь в системе культовой практики, способствовал широкому распространению конных игр, являющихся своеобразной формой проявления культа коня и в других сферах семейного быта, например, в свадебной обрядности. Этот же фактор обусловил наличие конных игр и в календарной обрядности осетин, тесно связанной с общей идеей плодородия.
По всей вероятности, определенную роль играла и зрелищно-развлекательная функция конных игр осетин. Не имея возможности судить о хронологии ее оформления, могу лишь отметить тот факт, что по времени бытования она синхронна с хозяйственной, военно-прикладной, культовой и воспитательной функциями. Естественно, что названные функции были неравнозначны и в разные периоды исторического развития и социализации личности предпочтение отдавалось тем или иным. Однако в новое время, с изменением социально-экономических условий, зрелищно-развлекательная функция начала приобретать доминирующее положение, а в настоящее время, когда конные игры трансформировались в цирковой жанр, зрелищно-развлекательная функция стала преобладающей.
Вилен Уарзиати
