(Продолжение)
Подводный дом Богини
Предотвратить катастрофу нартовского Космоса от вторжения Хаоса может только герой, выбранный провидением именно для этой цели. Его обязанность – восстановить целостность и непроницаемость архаического Космоса, поэтому ему предстоит найти «виновника» прорыва «ограждения» и «усмирить» его.
И такой герой находится.
Охранять сад от загадочных птиц вызвались два брата-близнеца Ахсар и Ахсартаг (в некоторых вариантах сюжета – Хсар и Хсартаг). Договорившись между собой, что до полуночи сторожит один, а от полуночи до рассвета другой, один из братьев, Ахсар, засыпает, другой же, Ахсартаг, подкарауливает ночную птицу и ранит ее. С рассветом у дерева обнаруживается окровавленное золотое крыло. Подобрав его, Ахсартаг бросается в погоню. Дорога приводит к морю, на дно которого он и опускается, предварительно повелев брату ждать его на берегу.
В представлении древнего человека было несколько возможностей символически проникнуть в подземный мир. Качествами двери в этот мир наделялись пограничные зоны между степью и лесом, землей и водой, а также входы в естественные и природные углубления – пещеру, склеп и т.п. Совершая погружение под воду, Ахсартаг тем самым совершил как бы путешествие под землю. Обычно целью подобных действий мифологического персонажа является проникновение в Царство мертвых, а проводниками ему при этом служат конь или собака. В нашем сюжете частично востребован элемент Царства мертвых, ибо волшебная птица смертельно ранена, что и обозначает наличие символики смерти в подводной зоне.
Мотив Пути эпического героя нужно понимать не отвлеченно, а конкретно, как один из древнейших мотивов, в которых путь, дорога означает смерть, дорогу в Преисподнюю. Герой должен пройти Путь смерти, познать ее тайны, пространствовать в ее пределах в буквальном смысле слова, и только тогда он выходит в мир обновленным, вновь ожившим, спасенным от смерти. Так же поступает и наш герой, погружаясь под воду. Ему выпадает «влажный Путь» – неизбежно связанный с растворением личности в субстанции воды, в бесформенном, женском, но, в то же время, и очищающий, смывающий, перерождающий мужчину-воина.
Еще К.-Г.Юнг отмечал, что «вода является наиболее частым символом бессознательного». С мифологической (космогонической) точки зрения вода означает первобытный Хаос, бездну, на которую нисходит Божественный дух, оживляя ее темные и бездонные воды. Для Творца эта бездна, эта глубина мира – неистощимый источник энергии, питающий как его самого, так и все мироздание.
При этом бездна ограждается от мира, поскольку свободное излияние ее никак не огражденных энергий было бы разрушительным. Поэтому для поддержания существования мира становится необходимым нисхождение героя в подземный мир, в котором он соприкасается с бездной, наполняется энергией и возрождается, а вместе с ним возрождается и все мироздание, которое через героя восполняет свои истощенные запасы энергии.
Ахсартаг пускается в опасный, но бытийно освященный Путь. Он спускается на дно моря в поисках умирающей загадочной птицы и обнаруживает там необычный подводный дом, в который и входит. В доме сидит «женщина, с которой никто не мог сравниться ни в стройности, ни в красоте». Она – мать девы-птицы, которую с этого момента вернее будет называть девой-нимфой, так как она жительница подводной (подземной), хтонической зоны мира и, скорее всего, визуально приближается к образу скифской Богини-змеедевы, или древнегреческой Сциллы – жительницы моря, летающей и плавающей, с элементами тела птицы и рыбы. В известном нам изображении скифской богини Апи ясно прочитывается наличие птичьего хвоста. Летающие божественные девы один из образов лунной Богини. Эпос особо отмечает, что каждый волос у девушки золотой, а в безлунную ночь она светится, как луна. Мы же отметим еще и то, что все действия в сюжете делятся на ночные и утренние, еще раз подводя нас к предположению о лунном образе девы-нимфы (птицы).
В другой версии исследуемого нами сюжета герой «вошел в дом, и сидят в доме семь братьев. Две их сестры выше их сидят – их золотые волосы [на плечах] не умещаются, в золотые сундуки [спадают]. Третья в [соседней] комнате стонет». Из комментария В.И. Абаева мы узнаем, что «выше» указывает на более почетное место за столом, т.е. ближе к месту старшего.
Поприветствовав хозяев дома, герой садится за стол вместе с братьями, но происходит это в очень любопытном порядке. «Трое выше него [за столом] сели, а четверо – ниже его, сам же Хсартаг между ними сел».
В эпическом тексте явно выступает числовой код, основанный на цифрах 3 и 4, что проявляет наличие знакомой нам магической семерки. Как мы знаем, присутствие этого священного числа (знака) характерно для изображения в искусстве и мифологии эпохи Мирового древа – замкнутого организованного пространства, противостоящего Хаосу и имеющего семь основных координат: верх, центр, низ, север, восток, запад, юг.
Особое обозначение пространства, в которое попал наш герой, не случайная прихоть эпического сюжета. Архаическое сознание воплощало окружающий его мир в первознак, восприятие которого не конструировало для древнего человека символ реальности, а являлось реальностью или генерирующим ее принципом. Смешение знака с реальностью, которое характеризует примитивные представления о мире, определялось не неразвитостью или алогичностью архаического мышления, а знаковой природой реальности. Реальность для древнего человека становилась реальностью, поскольку она обозначена. Обозначая пространство, знак творил его.
В нашем сюжете мы встречаемся с тремя сестрами – птицами-нимфами, воплощением архаического представления о вертикальном мироустройстве, вернее – его обозначением. Сестры взлетают из хтонического низа на вершину Мирового древа (Золотой яблони нартов), маркируя собой все вертикальные зоны мира. Поэтому три сестры легко переходят в одну, а одна раскрывается в трех.
В этой связи «один» и «два» представляют соответственно докосмогоническое и посткосмогоническое состояние, а третий (средний) элемент должен, по-видимому, символизировать переход от одного к другому. Объяснение этому можно искать в свойствах самого числа «три», представляющего собой идеальную структуру с выделяемыми началом, серединой и концом. Эта структура легко становится точной моделью сущностей, признаваемых идеальными, или же приблизительным образом любого явления, в котором можно выделить указанные три элемента.
Символ стола в эпическом сюжете также олицетворяет собой конструкцию архаического мироздания, вернее, его ось. Поэтому отсутствие за столом одной из трех сестер обнаруживает ослабление всей космогонической конструкции, влекущее за собой непоправимые изменения в мироздании. Ведь сквозь ослабленное звено может проникнуть Хаос, разрушающий упорядоченное пространство Космоса. Структура мира явно нарушена и восстановить ее можно только с восстановлением (оживлением) его средней зоны – раненой девы.
Происшедшая затем смена расположения сидящих за столом утверждает нашего героя в его середине, и этим местом маркирует не только мир, из которого он пришел, но и его среднюю социальную функцию - функцию воина. В русских былинах богатырю на пиру определяется среднее место: «Из того же порядка да богатырского, Из-за того же из-за стола середнего…».
В новой числовой интерпретации девы-сестры отсутствуют, их функцию берут на себя три брата, сидящие вверху стола. Четыре брата, сидящие ниже нашего героя, обозначают собой четыре стороны света и, вследствие этого, вся семантическая конструкция в точности повторяет модель Мирового древа, где, как мы показали, стол выступает связующей все зоны осью.
На первый взгляд, все вышеприведенное может представиться вольным, субъективным подходом к числовой символике и знаковой сюжетности, но это только на первый взгляд. Отраженные в нартовском эпосе, эти семантические коды прошли тысячелетний путь своего формирования, объясняя человеку через свою знаковую суть архаическое конструирование мира, присущее многим эпосам индоевропейских народов. Исполнявший эпические сюжеты народный сказитель не мог самовольно устранить из них священную символику архаического мироздания и тем самым лишить эпического героя космогонического смысла в его поступке. Более того, во время исполнения эпических сказаний певец-сказитель как бы реконструировал священную конструкцию мировой модели и тем самым перемещал слушателей из мирского пространства и времени в изначальное, сакральное, что защищало их от проникновения в социум зловредного Хаоса.
Идентичность знакового кода с числовой символикой нартовского эпоса мы находим в родственном аланам-осетинам пространстве – у ведических ариев, в одном из их сакральных обрядов – «ашвамедха». В этом обряде, приуроченном к весеннему солнцестоянию, ритуально приносился в жертву лучший царский конь белой масти, правый конь колесницы. Его привязывали к столбу – символу Древа жизни, увенчанному колесом, символом Солнца (Древо жизни - опора солнца).
Вскрытая обрядовая информация позволила исследователям отметить, что детали древнеиндийского ритуала «ашвамедха» прямо перекликаются с жертвенным закланием коней в погребальном обряде скифских царей, описанном Геродотом и изученном археологами на материале скифских царских курганов, где так же привязывали коней к жертвенному столбу, увенчанному солярным символом - колесом.
Большое значение в «ашвамедхе» имели числовая и цветовая символика. Обряд был связан с представлением о трех сферах мироздания: высшим Небом богов; Атмосферой, где живут люди; и Землей. В ритуале участвовали три жены царя, принадлежавшие к трем классам общества. Три жены произносили заклинание, упоминая три сферы мироздания. Четыре стороны света символизировали четыре жреца, участвовавшие в обряде. Важное значение в обряде имела имитация ритуального совокупления главной жены царя с конем, связанная с идеей космогонического возрождения.
Совпадение числового кода из нартовского эпоса алан-осетин и древнеиндийского обряда не только освещает их глубинное родство, но и объясняет знаковый смысл нартовского сюжета, в дополнение к которому мы проясним еще одну его версию.
Наш герой, все тот же Ахшартаг, достигнув дна, наткнулся на громадный камень, из-под которого шел дым. Обойдя камень вокруг, он увидел отверстие вроде двери, а у отверстия – собаку-суку, в животе у которой лаяли щенки. Примечательный по своей значимости символ.
Вход в подземный мир всегда ассоциировался у древних с Центром земли (земным пупом). Его обычно отмечали символической горой, деревом, скалой или пещерой. В нашем случае это большой камень, прикрывающий вход в потусторонний мир. Собака возле входа – проводник в подземный мир. По поверьям осетин, собака имела способность общаться с миром мертвых. Но то, что собака – щенная сука, дает нам возможность увидеть в этом символе временное и пространственное развитие эпического сюжета. Собака, метафорически, олицетворяет сжатое первопространство, через время порождающее новую многочисленную жизнь, т.е. включенность этого символа в эпический сюжет приоткрывает, предощущает его дальнейшее событийное действо. Но в то же время порождающая функция – первичная функция Земли. В нартовском эпосе есть женский персонаж Саумарон с чудесным свойством – рожать без мужа столько воинов, сколько ей закажут. Роды происходили ночью, а к утру войско было готово. Имя героини сопоставляется с осетинским «саумæр» - чернозем и этим все объясняет.
Пройдя входное отверстие, Ахсартаг очутился в странном жилище. «Осмотревшись кругом, он видит: посередине сакли разведен огонь, а над огнем, рядом, висят три громадных котла. Крайние полны мяса и так сильно кипят, что из них выбрасываются вверх куски мяса, попадая из одного котла в другой; средний же котел был совершенно пустой, в него даже не попало капли супа из других котлов».
Отворив следующую дверь, наш герой чуть не ослеп, «он увидел саклю до того блестящую, как будто она была сделана из стекла, и ее разом освещали солнце, луна и звезды. Так же, как и в первой сакле, тут посередине был разведен костер, и вокруг него сидели люди». Внимательно присмотревшись, наш герой замечает, что они сидят возле больной, но очень красивой девушки. Это наводит его на мысль, что «от ее красоты, должно быть, и свет такой в сакле». «Четыре молодца, один краше другого, поднялись ему навстречу... Он подошел ближе и увидел, что у изголовья больной сидит мать ее».
В одной из своих книг, посвященной праздничному осетинскому миру, выдающийся осетинский этнолог В.С.Уарзиати, рассматривая символику традиционных пирогов с сыром – уæлибæхтæ, пришел к выводу о том, что в структуре трех жертвенных пирогов архаическое мышление выразило древнейшую троичную модель мира.
Традиционно пироги лежат друг на друге. По сведениям информаторов, число три связано с тремя важнейшими категориями жизни: «Хуыцау» – Бог, «хур» – Солнце и «зæхх» – Земля. Старший за столом чуть раздвигает верхний и средний пироги и с посвятительной речью обращается к небесным патронам. В случае траурной трапезы пироги подают четным числом, причем основным является число «два». Как разъясняют информаторы, в этом случае, в отличие от первого варианта, отсутствует средний пирог, символизирующий «Солнце», а символы «Земли» и «Бога» остаются неизменными. В.С.Уарзиати приходит к выводу, что изначально три пирога моделировали в вертикальном плане мифологическое пространство, деля его на три космологические сферы: небесную, земную и подземную – идентичные образу Мирового древа.
Вся вышеприведенная информация о трех осетинских жертвенных пирогах в точности повторяет эпический текст о трех котлах над очагом, где очаг выступает сакральным центром–кругом дома–квадрата, гармонизированного, обитаемого пространства. Четыре стены дома маркируют четыре стороны света, но в дополнении к этому эпический текст приводит еще один символ – наличие четырех братьев вокруг очага (сестры).
Два крайних котла кипят и этим символизируют жизнь двух крайних по вертикали зон мироздания. Средняя зона пуста, а это уже символика мертвой зоны, зоны, которую покинула жизненная энергия. Но в другой комнате в этом же месте («посередине» дома) лежит смертельно раненая девушка, которая и олицетворяет собой эту умирающую зону (энергию) мира.
Символика котла как энергосберегающей зоны мира пришла в осетинскую этнокультуру из далеких скифских времен. По сведениям Геродота, в священной скифской местности Эксампей находился огромный медный котел, способный вместить в себя до 20 тысяч литров. Нереальность существования подобного гиганта объясняется его местонахождением, проясняющим его священный смысл, - быть для скифского народа символом энергии его мира. В осетинской традиционной культуре реальный пивной котел передавался как святыня рода из поколения в поколение.
Нас не должно смущать горизонтальное расположение котлов – вертикальных зон мировой модели. В нартовском эпосе селения делятся на верхнее, среднее и нижнее, также верх, середину и низ имеет горизонтальная проекция традиционного осетинского застолья. Для нас важно, что эпический текст в разных версиях приведенного сюжета показывает одну и ту же семантическую схему – мировую модель (Мировое древо). Неизменность присутствия ее в сюжете указывает на важность места, в котором происходит эпическое действие.
Именно обозначенность местодейтвия и говорит за то, что наш герой, Ахсартаг, находится не просто в подземном мире, но возле основания Мирового древа, в том месте, из которого оно произрастает, в гостях у той, которая влияет на его рост, жизнь. Дева-нимфа – составная часть этого Древа, без которой оно прекращает свои охранные функции, впуская в мир Хаос. Мы уже отмечали, что дева-нимфа связана с энергообеспечением средней зоны мира. Ее местонахождение в доме в зоне очага говорит о том, что она исполняет его сакральные обязанности, выступая его ипостасью.
Продолжение следует.
Валерий Цагараев,
Искусство и время,
Владикавказ, издательство "Ир", 2003
