Во Владикавказе в серии «Алано-Кавказская библиотека», созданной под эгидой Правительства РСО-Алания и Международного общественного движения «Высший Совет осетин», вышла в свет работа известного алановеда археолога В. А. Кузнецова «Аланы и Кавказ» с подзаголовком «Осетинская эпопея обретения Родины».
Основной идеей рецензируемой книги является положение о том, что история осетинского народа на Кавказе начинается с появления здесь в I веке н.э. племени алан и их смешения с какими-то «местными» племенами, названия и этническую (языковую) принадлежность которых до сих пор никак не могут установить. Такая трактовка этногенеза и этнической истории осетин получила название «субстратного» или «двухприродного». Восходит она к нескольким кратким высказываниям широко известного в двадцатых - тридцатых годах прошлого столетия Н. Я. Марра, имя которого его современные последователи почему-то стыдливо предпочитают не упоминать.
Совершенно очевидно, при таком подходе из истории осетинского народа искусственно изымается целый пласт скифо-сарматского этапа этнической истории осетин, насчитывающий более чем полуторатысячелетний период, лежащий, можно сказать, на поверхности, и своими корнями уходящий во второе тысячелетие до н. э.
В. А. Кузнецов резко возражает против моих положений о том, что «скифский элемент явился одним из основных компонентов, вошедших в состав осетинского этноса», и что этногенез осетин - это в первую очередь «результат длительного внутреннего развития скифо-сармато-аланских племен Северного Кавказа» (с. 29).
Положение о прямой генетической преемственности осетин от скифов, В. А. Кузнецов пытается оспорить ложным тезисом о том, что эта связь, основанная на сходстве осетинского языка со скифским, объясняется якобы лишь принадлежностью обоих языков «к одной индоевропейской языковой общности» (с. 30). Более странного и совершенного неубедительного в данном вопросе аргумента трудно себе представить. Неужели В. А. Кузнецову действительно невдомек, что именно язык народа, несмотря на все оговорки и исключения, является важнейшим и решающим признаком его этнической принадлежности и генетических связей? А если он таковыми считает археологические данные, то почему же их не привести?! Вопрос, конечно, риторический, ибо их как не было, так и нет.
Что же касается генетической связи осетин со скифами, то об этой связи свидетельствуют не только языковые связи, о которых мы сейчас говорить не будем. Доказательство тому десятки скифо-осетинских этнографических и лингвистических параллелей, в том числе и фразеологизмов, насчитывающих более двух с половиной тысяч лет, а также данные гидронимики Кавказа и Северного Причерноморья, осетино-грузинские языковые параллели, скифские этногонические предания и другие данные.
Не случайно, конечно, В. Ф. Миллер, один из основателей научного осетиноведения, писал, что поселение предков осетин в припонтийских и приазовских областях произошло по меньшей мере раньше X в. до н. э. Другими словами, предки осетин не могли появиться на северокавказской равнине, у Дона и Мэотиды, позже времен Геродота (ОЭ, III, с. 101). Этот постулат В. Ф. Миллера, основанный на анализе громадного языкового и историко-этнографического материала, является по сути дела квинтэссенций его понимания процесса этногенеза и этнической истории осетин. Но он практически не цитируется сторонниками иного понимания этногенеза осетин, одним из наиболее заметных представителей которых является автор рецензируемой работы.
Во введении своей работы В. А. Кузнецов делает довольно любопытное заявление о том, что настало время обратиться к проблеме происхождения осетинского народа, поставив во главе угла принципы научной достоверности и объективности (выдел. нами - Ю. Г., с. 18). Следуя логике этого призыва, получается, что все, кто до этого занимался данной проблемой, почему-то не учитывали эти принципы, которые для всех нормальных исследователей считаются, естественно, само собой разумеющимися. Вольно или невольно, этим заявлением В. А. Кузнецов фактически признал, что его предыдущие выводы по этногенезу осетин весьма далеки от принципов научной достоверности и объективности, что полностью соответствует фактическому положению вещей. Но это, конечно, не означает, что и все другие исследователи данного вопроса были также далеки от этого. К примеру, этот упрек в свой адрес, при всем желании В. А. Кузнецова, принять никак не могу. А то, что наш автор в своих исследованиях по рассматриваемому вопросу действительно был далек от указанных принципов, четко прослеживается и в рецензируемой работе, поскольку в подавляющем большинстве случаев эти принципы являются часто декларативными. Примеров тому более чем достаточно. Вот один из них.
Провозгласив необходимость соблюдения этих принципов, В. А. Кузнецов вместе с тем утверждает, что выдержавшая испытание временем концепция В. И. Абаева по этногенезу осетин «представляет идейную и научную основу» (с. 18) рецензируемой работы. Но при этом он почему-то даже не упоминает о последних высказываниях В. И. Абаева о проблеме «субстрата» в осетинском. Вот этот контекст: Не соглашаясь с теми, кто отрицает роль «кавказского субстрата» в этногенезе осетин, В. И. Абаев тем не менее вынужден был признать, что для полной характеристики субстрата у нас многого не достает. «Только о материальной культуре этого населения мы можем составить некоторое представление. Что касается других сторон - языка, духовной культуры и т.д., то мы прямых памятников не имеем… Мы имеем пока косвенные показания о существовании субстрата (разр. везде наша - Ю. Г.), а со временем глаз лингвистов или археологов сможет более конкретно выявить субстрат и дать ему более точную характеристику, чем это мы делаем сейчас. Большое значение здесь имеет изучение топонимики» (ПОН, 1967, с. 314).
Это заявление В. И. Абаев сделал в своем заключительном слове на всесоюзной научной сессии по этногенезу осетин, состоявшейся в октябре 1966 г. в г. Владикавказе (Орджоникидзе), созванной Северо-Осетинским и Юго-Осетинским научно-исследовательскими институтами. Думается, что приведенные выше высказывания В. И. Абаева, в которых он фактически признал отсутствие субстрата в осетинском, что в корне противоречило всем его прежним выводам по данному вопросу, произошло не без влияния развернувшейся на сессии полемике. Молчание В. А. Кузнецова по данному вопросу весьма показательно, как показательно и то, что он даже не попытался разъяснить современному читателю, что же это была за сессия, которую он упомянул лишь как «сессия 1966». Во всяком случае, к лучшим образцам «научной добросовестности и объективности» автора полное игнорирование им вышеприведенного высказывания В. И. Абаева о субстрате явно не относится.
Не вызывает никаких сомнений, что В. А. Кузнецов сознательно не привел данное высказывание мэтра субстратоведения, ибо оно камня на камне не оставляет от всей фантомной субстратной конструкции. Дело не только в том, что В. И. Абаев по праву считается крупнейшим и наиболее последовательным сторонником существования «субстрата» в осетинском. Главное заключается в том, что В. И. Абаев фактически был единственным представителем этого направления в кавказоведении, который пытался обосновать на основании конкретных данных языка и этнографии осетин эту концепцию этногенеза осетин. Другое дело, что основные положения этой концепции (переход флективного склонения в агглютинативное, этническая принадлежность терминов ир, дигор, туал, образ Афсати и т.д.) в конечном счете не нашли своего подтверждения, о чем В. И. Кузнецов просто обязан был говорить.
Пришлось бы отвечать и на другие, не менее каверзные вопросы, если, конечно, не игнорировать им же провозглашенные «принципы научной достоверности и объективности». Ну, к примеру, на такой: Почему археологи, на которых В. И. Абаев возлагал столько надежд, за более чем 50-летний период так и не смогли представить ни одного реального доказательства существования субстрата в осетинском, которое основывалось бы на археологическом материале? Это относится, в первую очередь, к археологам школы Е. И. Крупнова - В. А. Кузнецова, остающимися наиболее ярыми последователями «субстратной» концепции. Думается, что ответ здесь предельно ясен. Не представили потому, что при всем желании не могли бы этого сделать в силу специфики самой науки археологии. «Языковая немота» археологии, по образному, хотя и предельно жесткому, определению С. Кулланды, нигде так ярко не проявляется, как при решении этногенетических вопросов. Поэтому надеждам В. И. Абаева на данные археологии в рассматриваемом вопросе, естественно, не суждено было сбыться.
Что касается топонимики, то ее данные дают вполне определенный ответ на поставленный В. И. Абаевым вопрос. Согласно подсчетам А. Г. Цагаевой, несмотря на языковую пестроту, основное содержание в топонимической стратиграфии Северной Осетии «составляют названия осетинского слоя. Названия указанного слоя занимают ведущее место не только в количественном отношении (из 8326 топонимов 7012 имеют прозрачное осетинское происхождение). Они определяют также типы топонимического слова, образования и характер топооснов и топоформантов» (Цагаева, 1976, с. 171). Аналогичное положение мы имеем и в Южной Осетии, в которой зафиксированная «Памятником эриставов» (XIV - XV) топонимика Двалети является преимущественно осетинской. При этом подавляющее большинство зафиксированных источников ойконимов сохранилось до наших дней, а этноним двалов дается как в грузинской, так и в большинстве случаев в осетинской форме, дуал - ни и дуал - тæ соответственно (Гаглойти, 1989; 2007, с. 202 - 204), в последнем случае с характерным показателем множественности -тæ в осетинском.
Как видно из приведенного материала, у В. А. Кузнецова были куда как веские «причины» вообще не упоминать о последних высказываниях В. И. Абаева по субстрату. Такую же научную «достоверность и объективность» он проявляет и при оценке характера и итогов Владикавказской (Орджоникидзевской) сессии 1966 г. Созданная им благостная картина атмосферы данной сессии далека от реальности. Он утверждает, что этногенетическая концепция о «двуприродности» осетин, заключающаяся в «синтезе двух основных этноязыковых компонентов - местных аборигенных племен (субстрат) и мигрантов в лице племен сармато-аланского происхождения (суперстрат)» у В. И. Абаева «сомнений даже на одном языковом материале не вызвали» (с. 16).
Выше мы уже приводили мнение В. И. Абаева о том, что мы имеем пока лишь «косвенные показания о существовании субстрата (в осетинском)», что вряд ли можно трактовать как отсутствие «сомнений» в этом вопросе, как это делает В. А. Кузнецов. Об этом же В. И. Абаев говорит и в самом докладе. Постулируя принадлежность туалов (двалов) к числу «местных» племен, он с сожалением отмечал, что «для более точной лингвистической характеристики доаланского населения Осетии, мы пока не располагаем достаточными данными (выдел. нами - Ю. Г.), язык этого населения, пожалуй самая темная страница этногенеза осетин» (с. 21). Если цитируемый отрывок означает отсутствие «сомнений», то что же тогда считало таковым? Вопрос, конечно, риторический.
Не соответствует действительности и утверждение автора о том, что по поводу указанной концепции, якобы, «не возникло сомнений и у большинства участников сессии, и это нашло отражение в резолюции» (с. 16). Начнем с резолюции сессии, которая гласит: «Участники сессии пришли к выводу об участии в этногенезе осетин двух основных компонентов - скифо-сармато-аланского и кавказского» (с. 326). Как предельно четко видно из резолюции, в нем нет никакого упоминания ни о местных аборигенных племенах (субстрате), ни о мигрантах сармато-аланского происхождения (суперстрате). И это при той обстановке, когда субстратной теории придерживались с незначительными различиями как В. И. Абаев, так и Е. И. Крупнов, задававшие тон на данной конференции. Все это, конечно, неслучайно, как неслучайно и то, что в перечне племен первого основного компонента в этногенезе осетин, появляется и имя скифов, о решающей роли которых в этногенезе осетин на сессии, кроме автора этих строк, вообще никто не говорил.
Что касается «большинства участников», о которых говорит В. А. Кузнецов, то не следует забывать, что не языковеды были большинством на данной сессии, и не они задавали здесь тон. А мнения языковедов - осетиноведов при всем желании никак нельзя квалифицировать как показатель отсутствия сомнений по данному вопросу. Не вдаваясь здесь в существо их аргументации, приведу лишь конечные выводы их выступлений. Так, например, по мнению К. Е. Гагкаева, представление «об иберийско-кавказском субстрате осетинского народа, восходящее к гипотезе Н. Я. Марра относительно иров (иронцев) как представителей ядретического племени, абсолютно несостоятельно…» (с. 200). В своем сообщении «Вопросы этногенеза осетин по данным топонимики» А. Дз. Цагаева, отмечая многослойность топонимики Ирыстона, пришла к заключению о том, что встречающиеся на территории Северной Осетии географические названия, объясняемые из осетинского языка, составляют «подавляющее большинство» (с. 227). Наконец, Т. А. Гуриев пришел к мнению, что «субстратом для осетинского языка был какой-то другой, кавказированный иранский язык (с. 298). Вот таковые реальные факты отсутствия каких-либо «сомнений» у языковедов по субстрату, как конкретное проявление декларируемой нашим автором «научной достоверности и объективности».
Отличную от «субстратной» концепцию занял и автор этих строк. В своем докладе «Этногенез осетин по данным письменных источников» (с. 67) впервые в советской, равно как и в зарубежной историографии (после работ Я. Потоцкого и Ю. Клапрота), был заново поставлен вопрос о роли скифов, возможно решающей, в этногенезе осетин (с. 76). Этногенез же осетин - «это прежде всего результат длительного внутреннего развития скифо-сармато-аланского мира племен Северного Кавказа» (с. 86 - 87). Имеющийся по данному вопросу материал давал мне полное основание утверждать о «доминирующей и решающей роли скифо-алано-сарматского элемента в становлении осетинского этноса» (с. 93). Вряд ли слишком большим преувеличением будет мнение о том, что на фоне приведенного выше материала противников «субстратной» теории становится более понятным реальный смысл содержания заключительного выступления В. И. Абаева.
