У России и Запада в Закавказье есть выбор. Или отделять ситуацию в Абхазии и Южной Осетии от других конфликтов, будь то Донбасс или Приднестровье, или использовать и это направление как возможный дополнительный аргумент в общей конфронтации.
Сегодня конфликты в Абхазии и Южной Осетии далеки от основных фронтов противостояния России и Запада. После того как 26 августа 2008 года Москва признала независимость двух бывших автономий Грузинской ССР, в Закавказье сложился новый статус-кво. Абхазия и Южная Осетия оказались в сфере российского влияния, а «ядровая Грузия» (специальный термин, предложенный немецким канцлером Ангелой Меркель) сделала важные шаги по пути европейской и североатлантической интеграции. Тбилиси получил пакет «усиленного сотрудничества» от НАТО, подписал Соглашение об ассоциации с Евросоюзом, а Брюссель предоставил грузинским гражданам право посещения стран шенгенского пространства без виз.
Но означает ли это, что новый статус-кво в Закавказье делает конфликты в Абхазии и Южной Осетии если не де-юре, то де-факто решенными? Можно ли говорить, что эти сюжеты, долгие годы находившиеся в топе евразийской повестки дня, более не актуальны и не несут серьезных рисков?
Факторы замораживания
Уже почти десять лет мы не наблюдаем военного противостояния ни в Абхазии, ни в Южной Осетии. В формате международных женевских дискуссий по Закавказью начиная с октября 2008 года, ведутся переговоры. Эта площадка – единственный на сегодня диалоговый формат, в котором происходит общение представителей Грузии и двух частично признанных республик. В консультациях также принимают участие дипломаты из США, ЕС, России, сотрудники ООН и ОБСЕ.
Никакого дипломатического прорыва за это время не произошло. И достижение всеобъемлющего компромисса кажется в ближайшей перспективе маловероятным. Тбилиси и поддерживающие его Вашингтон и Брюссель не готовы пойти на ревизию принципа территориальной целостности Грузии, в то время как Москва рассматривает признание Абхазии и Южной Осетии как «новые геополитические реалии» в Евразии, с которыми рано или поздно всем придется смириться. Отсюда неготовность подписать юридически обязывающий документ о неприменении силы.
Российская делегация настаивает на том, что стороны конфликтов – это Грузия, Абхазия и Южная Осетия. Тбилиси возражает, что Москва не просто наблюдатель и участник переговоров, но и ключевой игрок в Закавказье, чьи гарантии для неприменения силы принципиально важны. Хотя бы потому, что в августе 2008 года Россия поддержала Цхинвал и Сухум военным путем, а после признания их независимости стала выступать гарантом их социально-экономического восстановления и безопасности.
В итоге все вовлеченные в конфликты стороны ограничиваются обсуждением локальных гуманитарных вопросов и проблем безопасности. Правда, даже такой формат приносит немало позитивных результатов. Многие возникавшие время от времени коллизии, будь то перемещение населения через спорные границы или освобождение задержанных граждан, удавалось разрешать в рабочем порядке.
Таким образом, по сравнению с положением дел в Нагорном Карабахе или Донбассе конфликты в Абхазии и Южной Осетии выглядят надежно замороженными. Россия, обеспечив свое военно-политическое доминирование в двух бывших автономиях Грузинской ССР, не стремится к расширению сферы влияния за счет «ядровой Грузии», в то время как США и их союзники, неизменно подчеркивая свою приверженность восстановлению попранной территориальной целостности, не пытаются изменить ситуацию в свою пользу.
Впрочем, для этого сегодня намного меньше возможностей, чем было в канун августовских событий 2008 года. Грузия утратила контроль над Лиахвским коридором (четыре села, отделявшие Цхинвала от Джавского района и выхода к Рукскому туннелю) и Ленингорским районом в Южной Осетии и над Кодорским ущельем в Абхазии. В свое время обладание этими территориями давало Тбилиси определенный шанс на «наведение конституционного порядка» при трех условиях: пассивность Москвы, стремительное продвижение в формате блицкрига и активная международная поддержка.
Ни одно из этих условий не было выполнено даже во время пятидневной войны 2008 года, а сегодня вероятность такого выполнения еще ниже. Тем более что власти Грузии после ухода Михаила Саакашвили и утверждения в качестве правящей партии «Грузинской мечты» скорректировали свою внешнеполитическую тактику (но не стратегию).
Они по-прежнему продвигают идеи евроинтеграции и стратегического союзничества с НАТО как приоритеты. Но достижение этих целей они видят не в наращивании конфронтации с Россией, а в выстраивании прагматичных отношений с Москвой. Это, естественно, не означает отказа от грузинского суверенитета (пускай и формального) над Абхазией и Южной Осетией. Но даже такую болезненную тему, как «бордеризация» (обустройство границы, которую в Тбилиси считают административной, а в Москве и в частично признанных республиках – межгосударственной) грузинские власти пытаются воспринимать с максимальной сдержанностью и излишне не раздувать.
Новые привязки
Тем не менее, не стоит спешить списывать эти конфликты в окончательно и бесповоротно замороженные. Такая спешка вредна для адекватного понимания ситуации. Из того, что сейчас никто не пытается оспорить сложившийся статус-кво, еще не следует, что сам этот расклад готовы принять на Западе.
Сегодня решение российской власти признать абхазскую и югоосетинскую независимость многие западные политики, дипломаты и эксперты рассматривают как некую увертюру к крымской и донбасской истории. По словам вашингтонского кавказоведа Кори Вэлта, «если мы рассматриваем войну 2008 года в качестве прелюдии к аннексии Крыма и к гораздо более разрушительному конфликту на Украине, мы будем вынуждены признать, что та война принесла большие геополитические издержки, чем официальные лица США определили в свое время». Отсюда вполне может последовать привязка августовской темы 2008 года к украинскому и даже общеевропейскому контексту.
Можно приводить многочисленные аргументы об искусственности и некорректности подобных конструкций, но это не отменит такого восприятия в среде тех, кто принимает практические решения на российском направлении. И для них абхазский и югоосетинский конфликты – это не результат сложного этнонационального самоопределения в контексте распада СССР, где у каждого есть своя правда и своя доля вины за насилие, а утверждение России в качестве евразийского гегемона, что не отвечает их собственным представлениям о путях трансформации постсоветского пространства.
Весьма показательно тут высказывание американского дипломата и эксперта Строуба Тэлботта (в администрации Клинтона занимал пост заместителя госсекретаря, курировавшего вопросы России и Евразии): «Может быть, с официальной точки зрения России Абхазия и Южная Осетия являются независимыми государствами, но в глазах всего мира это расширение российской территории. И это произошло впервые после окончания советской эпохи».
Эту потерю Вашингтон по факту принял, но окончательно не смирился с ней. И то, что на первый план в противостоянии с Москвой выдвинулись Украина, Молдавия (особенно в контексте парламентских выборов будущего года) и Ближний Восток, принципиально данную ситуацию не меняет. Напротив, появляются дополнительные риски. Если до украинского кризиса абхазский и югоосетинский конфликты имели в отношениях России и Запада самостоятельную ценность, то теперь они гораздо сильнее зависят от фоновых факторов. Появляется соблазн использовать этот сюжет как дополнительный аргумент в споре вокруг той же Украины, особенно в случае обострения конфликта в Донбассе.
В экспертных дискуссиях по Закавказью часто звучит тезис: вступление Грузии в НАТО маловероятно. Действительно, по уставу альянса страна, имеющая неразрешенные территориальные проблемы и споры с соседями, не может пополнить его ряды. Однако ничто не мешает Вашингтону и Тбилиси наращивать двустороннюю военно-политическую кооперацию, помимо формальной прописки в НАТО. Подобная модель взаимоотношений была многократно использована ранее в тех случаях, когда партнер США не мог по тем или иным причинам оказаться в Североатлантическом альянсе.
И вот здесь возникает непростая дилемма для тех, кто считает, что хуже быть уже не может. Отсутствие дипломатических отношений между РФ и Грузией, а также конфронтация России и Запада на закавказском направлении показывают, что новое обострение нельзя исключать.
То же вступление Грузии в НАТО вне конкурса, если вдруг на первый план выйдет не собственная логика закавказских конфликтов, а политическая целесообразность и внешние обстоятельства, может подстегнуть Москву включить в свой состав Южную Осетию. Ведь внутри этой республики очень популярна идея объединения с братской Северной Осетией под эгидой РФ. Нынешний президент Анатолий Бибилов в течение трех лет выиграл под этими лозунгами сначала парламентскую кампанию, а затем и выборы главы республики.
Впрочем, этот сценарий может быть реализован и в случае резкого нарастания военно-политического сотрудничества Тбилиси и Вашингтона (например, если американские базы или контингенты появятся в непосредственной близости от абхазской и югоосетинской границы). Как следствие – углубление санкционной воронки, с одной стороны, и мультипликация ревизионизма – с другой.
Кавказский выбор
Однако у России и Запада в Закавказье есть выбор. Или отделять ситуацию в Абхазии и Южной Осетии от других конфликтов, будь то Донбасс или Приднестровье, или использовать и это направление как возможный дополнительный аргумент в общей конфронтации. При этом у Москвы и Вашингтона есть опыт и избирательного партнерства (Нагорный Карабах), и избирательного «согласия на несогласие».
Конфликты в Абхазии и Южной Осетии – это пример второй модели, когда оппоненты имеют диаметрально противоположные цели, но стремятся не углублять противостояние и не впутывать его в общий негативный контекст двусторонних отношений. Проще говоря, пытаются управлять новым статус-кво. Это не приведет к прорыву и улучшению, но по крайней мере не позволит допустить полного коллапса безопасности в остывших горячих точках.
Сегодня максимум на абхазском и югоосетинском направлении – это не прорыв и полное урегулирование двух конфликтов, а снижение их зависимости от внешних факторов и общего негатива в отношениях России и Запада. Тут необходима собственная российско-грузинская повестка поверх имеющихся неразрешенных проблем (например, безопасность на Северном Кавказе, сдерживание джихадистской угрозы). Кроме того, Тбилиси хоть и не афиширует эту цель, но явно заинтересован в снижении своей односторонней экономической зависимости от Анкары и Баку.
Дестабилизация Ближнего Востока заставляет страны Закавказья намного прагматичнее относиться к действиям Москвы и не полагаться исключительно на помощь НАТО. Тем более что далеко не во всех случаях такая помощь предоставлялась, и события августа 2008 года тому свидетельство. Осторожный оптимизм внушает то, что сегодня, несмотря на непрекращающуюся конфронтацию, и Россия, и Запад не спешат разогревать Закавказье. Как минимум стремятся приберечь последние доводы до конца.
Сергей Маркедонов, Московский центр Карнеги
