23 ноября 1989 год... Именно с этой даты и будет писаться новейшая история Южной Осетии. В этот день город впервые пробовал себя на единство. Тогда, при въезде в Цхинвал, перед вооруженным агрессором появилось три десятка парней, сцепивших согнутые в локтях руки. Они с голыми руками встали лицом к нашествию, и как оказалось лицом к бессмертию.
Таким образом, история нашей борьбы за независимость началась с подвига... Уже после, один из грузинских лидеров, Гия Чантурия, разоткровенничался в прессе: «Эти двести (?!) человек мы сделали национальными героями, так как они вернули обратно 28 тысяч грузин. Большой ошибкой было ехать в Цхинвал, и дважды большей – вернуться обратно. Я не знаю, как исправить эту ошибку».
В новейшей истории Южной Осетии было немало славных и героических страниц, особняком в ряду которых, несомненно, стоит 23 ноября 1989 года, когда горстка осетинских парней – цхинвальцев – живым щитом встали на пути грузинских неформалов, предпринявших тогда пока только первую попытку взятия Цхинвала. В те годы журналисткой Ингой Кочиевой сразу же после событий был собран материал: бесценные свидетельства самих участников, которые сегодня мы предлагаем вашему вниманию.
– Мы начали собираться с утра небольшими кучками и в разных местах. Знаешь, ведь, у каждого своя тусовка, свой круг друзей. Одни стояли на новом мосту, другие на старом, третьи сидели пока в школе бокса, четвертые на Згудерском холме. Мы стояли перед турбазой. Никакого конкретного плана не было, как не было и руководителя. Решили действовать сообразно обстоятельствам. Ясно было одно – нужно преградить им вход в город. Слегка поспорили о том, где это удобнее сделать, и решили ставить заслон метрах в 15-ти от въезда, чуть выше здания суда, в том месте, где высота от бордюров до земли равна примерно 2,5 метра, не каждый рискнет оттуда прыгать на раскисшую от мокрого снега землю, а справа холм, по которому тоже не пробежишь резвым шагом, т. е. в самом узком месте дороги. Это было настолько логически верно, что то же самое решили и другие группы, и заслон был поставлен именно здесь...
– Оружие? Да брось ты. Впрочем, была у кого-то мелкашка. A вообще, в парке в это время шел какой-то вечный ремонт, и я еще утром нашел там нарезанные прутья арматуры, валявшиеся повсюду. Мы перетащили их и спрятали в кювет, под стеной стадиона. Хозяину мелкашки было поручено в случае, если начнется стрельба с грузинской стороны, сбегать домой за ружьем. Вот такая была диспозиция.
– Страха как такового не было. Но и спокойствием наше состояние нельзя было назвать. Понимаешь, можно испугаться в драке где-нибудь в темноте, без свидетелей, когда их много, а ты один, и можно даже убежать без особого ущерба для самолюбия. Но здесь все должно было произойти на глазах друг у друга. Это обязывало. Да и время тянулось бесконечно. Периодически кто-нибудь приходил и сообщал, что вот сейчас они выехали из Тбилиси, сейчас они митинговали в Игоети и т. д. Да, мы здорово нервничали. Пошли поразмялись в Школе бокса, «покачали» штанги, потом вернулись к зданию суда и, сидя на бордюре, съели огромное количество пирожков. Курили одну за другой...
– Кто-то спросил, какой сегодня день и число. «Какая тебе разница?» – ответил ему другой и рассказал анекдот про понедельник. Это знаешь, где мужика ведут на расстрел, а он ко всем пристает, какой сегодня день? Ну и сказали ему понедельник, мол, ну и что? А он присвистнул: «Вот ничего себе, неделька начинается!». Тогда один из нас сказал: «Сегодня четверг, 23 ноября 1989 года, и мы все еще очень сильно пожалеем, что торчим здесь».
– Около 12.00 подъехало два самосвала, груженных кирпичами, и встали поперек въезда; чуть поодаль с независимым видом стоял трактор «Кировец». В нем сидел квайсинец и, кажется, дремал. Я был на машине, и примерно в это время, меня с несколькими парнями отправили на разведку в сторону «ЦАРЗ»-а. Кто-то принес сообщение, что со стороны «ЦАРЗ»-а в город проехали грузинские автомобили. Вскоре они были задержаны. Царзовцы с торжествующим видом вытянули из машин огромные полотнища флагов независимой Грузии и вступили с их обладателями в ожесточенную дискуссию по поводу «хозяев и гостей» на земле Южной Осетии. Те из них, у кого неосторожно вырывалось «Самачабло», неизменно получали по зубам. Все были крайне увлечены этим спором, как вдруг кто-то случайно посмотрел в сторону дороги (с ЦАРЗ-а ее хорошо видно) и крикнул: «Едут!». И действительно, мы увидели длинную вереницу автобусов и легковых машин, которая медленно стекала вниз, к городу. Тогда мы впрыгнули в машину, и помчались наверх, к ребятам...
– Теперь уже ни за что не определишь, кто стоял первым, а кто прибежал потом. Во-первых, потому, что никто не скажет: «Я пришел туда первым», – просто не по-мужски говорить об этом вслух. Во-вторых, когда пронеслась, наконец, весть, что они едут, все группы как-то одновременно оторвались и быстро пошли к месту предполагаемого сопротивления...
– Мы уже собрались, а их все не было. И снова все подумали, что кто-то плохо пошутил. Тогда Б. сказал: «Что ж, пойдем им навстречу, если они не идут». И
мы пошли, сцепив согнутые в локтях руки. Дошли вон до того столба, поравнялись на него, и встали. Кто стоял в первом ряду? Да неважно это. Я стоял вот здесь, рядом стоял Р., а дальше К. Кто и в какой последовательности стоял дальше, не было ни смысла, ни времени запоминать, потому что прямо перед нами на дороге показалась белая «Волга». В., стоявший с краю, сделал несколько шагов вперед и встал перед машиной. «Волга» остановилась. Из нее вышел министр внутренних дел Горгадзе и потребовал освободить дорогу. В принципе, он мог бы сделать это повежливей. В. вспыхнул, и, наверное, что-то сказал министру. Потом он, правда, жалел, что был невежлив с пожилым человеком.
– Сбоку нахально подъехал красный «Запорожец». Из него высунулся парень с видеокамерой и начал водить ею по нашим лицам. Мы корчили ему рожи...
– Они показались. Толпа вперемешку с легковыми машинами и автобусами. Они приплясывали и пели, на ходу разворачивая огромный транспарант. На нем была надпись: «Самачабло – это Грузия». Понимаешь, их было слишком много, и картина, конечно, была жуткая. И все же сейчас уже было спокойней. Мы видели противника и знали, что делать. Чьи-то нервы не выдержали, он выдернулся из первого ряда и втиснулся во второй. Тогда Б. громко выругался. Это относилось к тем, кто струсит и убежит, хотя как раз в этот момент мы быстро перетасовались и сплотились тесней. Вперед встали те, кто был уверен, что сможет первым ударом опрокинуть противника...
– Они шли плотным строем победоносно и нагло, переговариваясь друг с другом с таким видом, будто говорили о погоде. На нас даже не смотрели. И когда первый ряд столкнулся с нами грудь в грудь, они изобразили крайнее изумление, мол, что это валяется под ногами? От первых реплик: «Эй, посторонитесь, мы идем в Самачабло, грузинский город Цхинвали!» – закипела кровь. Но не драться же было, в самом деле, с такой армадой, приходилось сдерживаться. Хотя они надавили на нас и потеснили на несколько шагов; на ком-то уже трещала одежда. Наконец, они остановились, и мы, воспользовавшись этим, протащили их обратно до «своего» столба, поравнялись на него и отсюда уже не трогались до самого конца…
– Тут они начали повязывать белые повязки на головы, но продолжали стоять вплотную, так, что каждый из нас имел возможность говорить с тем, кто стоял напротив. Так получилось, что стоящий передо мной оказался осетином. Он плохо говорил по-осетински, но все же без примеси грузинских слов объяснил, что они не хотят конфликта, что приехали с любовью проводить дружественный митинг. Любовь действительно била ключом и переваливала через края колонны, хвост которой уперся, кажется, в точку отправления...
– Подошли солдаты со щитами и дубинками и быстро встали за нами. Потом уже набежал народ. «Кировец» выкатился и встал поперек дороги за самосвалами. Нас было уже не так мало. После перепалки мы договорились разойтись друг от друга на пять шагов. Они отошли на свои пять шагов, мы, конечно, нет. Так, между нами образовался проход, в который немедленно выскочили Н. Натадзе, Г. Гумбаридзе, другие узнаваемые деятели. Натадзе кричал: «Кто вас прислал? Где ваш руководитель?», и, не добившись ответа, разводил руками: «Дикари, с ними невозможно разговаривать». А. взял Гумбаридзе за руку и долго прохаживался с ним вдоль ряда туда и обратно. У Гумбаридзе трагически соединились брови на переносице и вытянулось лицо. О чем они говорили, я не слышал, но я слышал, как потом тот же А. спросил у Горгадзе: «Кого вы, советский генерал, привели сюда?». Ты представляешь, что грузинского министра тогда еще можно было назвать советским генералом? Вообще, узнаваемых было много. Г. Чантурия сморкался в огромный платок и ругал страну, в которой нет нормального лекарства от насморка…
– Когда Натадзе разволновался и начал кричать нам, что он профессор я крикнул ему: «Во сколько вам обошлась ваша должность?». Кто-то похлопал меня по плечу и показал пальцем на холм, призывая посмотреть туда. Там стояли двое, один из них отодвинул полу и показал мне ствол, а затем выразительно постучал себе по переносице. Я плохо разглядел, но это был автомат, или обрез…
– «Сакартвело!» – вопили они и, кажется, действительно верили, что это Сакартвело. «Ирыстон!» – отвечали мы не так мощно, но зато без тени сомнения. Нас плохо было слышно, потому что как раз в это время к нам в тыл зашла целая колонна городских грузин с такими же лозунгами и знаменами. Они тоже кричали «Сакартвело!», и в один момент обе колонны почти совсем заглушили нас. Ты хочешь знать, кто были те первые, кто остановил шествие? Вот тебе верный признак – к утру все первые сорвали голоса...
– Не знаю, чего мы ждали. Никто не верил, что они вот так возьмут и повернут обратно, раз их не пустили в город. Боялись провокаций, после которых бы обязательно началась кровавая свалка. Не хотелось так дешево умирать. Я думал об одном – если мне и на этот раз удастся выйти живым из этой истории, любой ценой приобрету оружие…
– В какой-то момент Э. пустил по рядам ошеломляющую новость: из Ногира выехало 360 автобусов с вооруженными северянами на помощь южанам. Никто не поверил, но на некоторое время нас это развеселило и воодушевило. Еще отличный был момент, когда появились аланские флаги, наспех сшитые, с бахромившимися краями – сразу захотелось в рукопашную. Принесли и водрузили на «Кировце» портрет Ленина, приколоченный к швабре, и красный флаг. И, говорят, лихорадочно искали портрет генерала Родионова, да так и не нашли...
– Подвиг, ты говоришь? Да я как-то редко пользуюсь этим словом, а уж к себе никогда его не примеривал. Не знаю, для меня подвиг всегда ассоциировался с Великой Отечественной. Матросов там, Олег Кошевой, ну и все в таком духе. И вообще, почему бы тебе не написать лучше о проблемах маленького кафе, например?..
А между тем, сзади, за их спиной бурлил уже весь город. Рождалась жажда борьбы за свободу. И с этим чувством единства исчезали страх и неуверенность. И предчувствие борьбы становилось все ощутимей.
Маленький мальчик, весь перемазанный сажей от костров, безмерно счастливый, носился размахивая палкой с воплями: «Вперед! За мной!». И вдруг споткнулся, упал и поранил лицо об гвоздь, торчавший из палки. Из пораненной губы по испачканному лицу обильно потекла кровь. Чьи-то сильные руки подхватили его, подняли на трактор и осторожно вытерли ему лицо краем аланского знамени. На белой полосе остались пятна крови. И никто тогда еще не знал, что это была первая кровь.
Все, что было потом, мы знаем. Этим мы живем, потому что история нашей борьбы еще не успела стать для нас воспоминанием. Символично, что парни, остановившие в ноябре 89-го шествие, имевшее целью оскорбить Осетию, снова оказались в первых рядах защитников, когда новое шествие на протяжении всех этих лет являлось, чтобы уже уничтожить Осетию. Не называйте их боевиками. Это чужое колючее слово не отразит никогда чистоты их сердец и глубины искренней любви к Родине…
Газета «Республика»
